Прощай супермен. Здравствуй папа!
Или «Мой отец Джин Симмонс полон дерьма и ты тоже» — статью именно с таким названием я случайно обнаружила, пока искала информацию о группе Kiss. Статья несколько шокирует своим названием. Но, хорошо, что сразу же следует пояснение: «Важно уничтожать своих героев, и иногда тебе нужно уничтожить своего отца. Убей его, чтобы полюбить его и его недостатки сильнее, чем можно любить пустой архетип». Упс! Я никак не ожидала, что мне попадется такая психологическая статья от Ника Симмонса — сына Джина Симмонса (Демона из Кисс) — довольно сложного, богатого и харизматичного человека. Мне стало очень любопытно узнать, как он описывает свой процесс взросления и сепарации с отцом. Я прочитала статью и мне очень понравилась простота, глубина и реалистичность описанной истории взросления, поэтому я и решила ею поделиться.
У Пэттона Освальта есть шутка по поводу того, как он впервые осознает, что один из его родителей полон дерьма. «Пока ты растешь, до определенного времени, всё, что говорит взрослый — это просто истина. А потом ты впервые понимаешь, что это — чушь собачья». Я предполагаю, что со многими это происходит довольно рано. Со мной это случилось, когда я был подростком, но примириться с такой реальностью было довольно тяжело.
Я скажу об этом в последний раз, поэтому примите это как предупреждение. Я буду говорить о моем восприятии отца — Джина Симмонса — открыто. Это значит, что я неизбежно буду говорить о его работе, я не буду этого избегать, но я не буду и подробно это описывать без необходимости. Я буду говорить о нем, как про обычного человека — отдельно от его репутации, его образа и роли, которую он играет в жизни. Я считаю, что бунтарство ради бунтарства — это тоже форма рабства, как и конформизм. Магнит, который отталкивает, манипулирует настолько же, насколько и притягивающий магнит — в обоих случаях, это именно внешняя сила определяет движение. Поэтому я проигнорирую возможные ожидания, и просто расскажу про моего папу.
Мой рост 203 см, и я теперь возвышаюсь над своим отцом, и его жалкими 188 см. Но до моего подросткового возраста, мой отец был просто огромным. Я помню ощущение его физического превосходства всем своим телом — это было и ужасающим, и успокаивающим одновременно. Когда я слышал его голос, раскатывающийся в коридоре, и те огромные ботики, стучащие по деревянному полу, я чувствовал себя также, как когда впервые увидел Тирекса в «Юрайском парке».
У папы был отличный глубокий баритон. Если он хотел, чтобы я что-то сделал, он предлагал сделку, после которой мы пожимали руки, как будто я был равноправным партнером в бизнесе (например таком как «не бей свою сестру и ты получишь радужное марципановое печенье»). Он никогда не сюсюкал со мной. При возможности он окружал нас избитыми родительскими наставлениями: «каждый день над землей — это хороший день», «ты получишь столько уважения, столько попросишь». Несмотря на то, что это заезженные клише, из них все равно можно что-то почерпнуть хорошее.
Я также помню, как другие взрослые старались ему услужить. Он был известным, успешным и все всегда внимательно слушали, когда отец говорил. Люди нагибались к моему уху и искренне спрашивали: «Ты же знаешь, что твой отец — легенда, да?»
В общем, я считал, что всё, что сказал мой отец было непреложной истиной и получено годами проб и ошибок. Но я рос, а он стал уменьшаться, и я начал видеть трещины. Я начал видеть его поры, его седые волосы — те небольшие огрехи, которые делали его человеком. Я понял, что он был просто человеком, и, как и у всех людей, (как доктор Стивен Новелла сказал) «его искаженное и сконструированное восприятие, подчиняется нарративу, управляющему его мозгом».
Это прозрение случилось со мной в старших классах, когда я стал узнавать о наркотиках. Мой отец всегда был очень горд тем (читай: хвастался, когда спрашивали), что никогда ни курил, ни пил, ни употреблял наркотики, кроме одного раза, когда принял «специальное» пирожное за обычное.
Он до сих пор очень серьезно настроен против наркотиков. Возможно, из-за проблематичных встреч с наркоманами в рок-н-ролле 70-80-х, он зол на всех наркоманов. Он считает, что они намного усложнили его жизнь и работу.
Он часто говорил об этом. Я помню, когда я был подростком и на кухне смотрел с ним трагические новости о наркоманах и насилии, он мог довольно эмоционально сказать что-то типа: «Эти идиоты. Они должны быть [вставьте сюда любое средневековое наказание]». Тогда моя мать, обычно само спокойствие, могла пройтись по нему журналом или бросить в него коробку мятных леденцов за эти вспышки.
Конечно это преувеличение, но он действительно верит в необходимость ужесточения регуляции наркотиков и у него нет жалости к наркоманам. Из наших продолжительных бесед об этом, я знаю, что это не всегда правильно понимаемое посторонними возмущение — это не реакция по поводу конкретных жертв наркозависимости. Его больше раздражает то, что они когда-то приняли то первое решение: в первый раз попробовать, уколоться, нюхнуть. Он просто не может сопереживать тем, кто пошел когда-то на это, находясь (на его иммигрантский взгляд) в стране любых возможностей. Он считает, что в наш век информации, когда столько уже известно о наркотиках, ответственность за тот первый раз лежит на наркозависимом. Именно из-за того, что они так рисковали, они утрачивают его жалость. Если человек дразнил медведя палкой, а потом медведь его убил — он заслужил такую судьбы. Именно такой философии в какой-то степени он придерживается, если я могу за него говорить. И я считаю, в этом есть некоторый смысл.
Но, как это случается со многими его мировоззренческими концепциями, он доводит их до абсолютной крайности и легко разбрасывается преувеличениями. И это приносит ему определенные проблемы — и моя семья и я сожалеем, что иногда он становится пищей таблоидов.
Во время одной из таких ситуаций я осознал, что я не согласен с моим отцом. Одна его фраза цитировалась повсюду — на ТВ и в интернете, а люди критиковали его за грубую и часто нелитературную манеру высказываться. И я осознал, что хотя я как его сын и хотел его защитить, я был согласен с критиками. Не самые лучшие чувства, и это осознание принесло мне огромное переживание когнитивного диссонанса. Ранее я не знал, что у меня был такая возможность — «не согласиться».
Я знал людей покуривающих травку. Большинство людей, которых я знал, выпивали. Но я не мог заставить себя поверить в то, что, как считал он, они заслуживают негативные последствия влияния их решений на их здоровье. Жизнь — это риск в любом случае. Я понял, что я не считаю, что к марихуане и алкоголю нужно относится также, как к героину и сигаретам. Объединяя все это вместе, мы попадаем в ситуацию, когда с водой можно выплеснуть и ребенка. Я считал и считаю, что многие вещества должны быть декриминализованы, и к этому (во многом) нужно относиться как к медицинской проблеме, а не уголовной. Я считаю, что если мы и не владеем ничем, то уж наши тела принадлежат нам, и мы должны быть свободны в том, чтобы делать с ними то, что считаем нужным, до тех пор пока мы не причиняем вред другим. Я знал, что мой отец никогда бы не согласился, и знал почему: это идет против нарратива, который управляет его мышлением. Ранее это был и мой нарратив — до того момента, как я передумал и написал себе новый.
Соглашаетесь ли вы со мной или нет по поводу наркотиков — это не важно. Важнее то, что он научил меня чему-то более ценному в ситуации несогласия с ним, чем то, чему он учил меня в согласии, а именно тому, что неприкосновенных идей не существует. Он случайно научил меня тому, что наши герои могут быть неправы. Если бы я услышал его мнение по поводу наркозависимых, когда я был младше, я бы согласился с ним просто следуя своему чувству, а также потому что я считал его мудрым, и потому что он был моим отцом. Это было бы логической ошибкой обращения к авторитету, и я с этим жил, по крайней мере до того момента. Даже, если окажется, что я ошибаюсь по поводу наркотиков, появление понимания того, что авторитетная фигура может просто ошибаться, стало важным моментом в моем развитии. Если этот богоподобный авторитет может ошибаться по поводу чего-либо, тогда никто, неважно насколько квалифицированным или могущественным он может казаться, не окажется уже на этом пьедестале. Важны доказательства, а не авторитет.
Как только я увидел эту уязвимость, остальное развалилось довольно легко. Он перестал быть для меня Суперменом.
Я помню первый год, когда я его перерос. Он посмотрел на меня снизу вверх, затем вниз на мои ботинки, и затем вверх на меня опять, и сказал: «Это абсурд какой-то. Мне это не нравится». Я вырос, а наше взаимодействие стало только смешнее. Если я сижу напротив него в ресторане, мы неизбежно задеваем ноги друг друга. Тогда он стукнет лбом по столу и скажет что-нибудь типа: «Невероятно. Мне не скрыться». Тирекса, колосса больше нет. Он просто человек, и поэтому он более интересен.
Я учился у отца как прилежный студент, с открытыми глазами и очень внимательно. Мы никогда не спорили. Мы спорим теперь, и иногда даже очень горячо, особенно, когда речь заходит о политических или социальных проблемах. Но благодаря этому я обнаружил, что потом он меня уважает еще больше (даже если мы расходимся во мнениях), чем он делал, когда я пассивно соглашался с ним.
Благодаря моим разногласиям с его мнением, мне теперь легче переварить его трения с прессой. Это случается хотя бы раз в год и уже меня не волнует. Это просто реакция на жесткую позицию — неважно, что ты сказал, всегда найдется тот, кто будет тебя критиковать.
Этот урок можно применить как и к профессиональной деятельности моего отца, так и к его отцовству. Сейчас ему поклоняются и он почти всегда окружен соглашающимися с ним людьми. Но его самые выдающиеся достижения, вероятно, были в более сложные времена, до поддакивающих ему людей. Когда он создавал Кисс, он был долговязым неуклюжим парнем в Нью-Йорке. Никто ни сказал ему «да». У него были проблемы с женщинами. Люди думали, что он глупый, так как он плохо говорил по-английский. Мой отец и Пол должны были бороться за каждый договор и каждый концерт, бороться с плохими отзывами, кредитами и основной работой, бороться со всем, чтобы достичь того, чего они достигли. Они должны были не соглашаться ни с кем. Они должны были верить в то, что все, все авторитеты, ошибаются.
Поэтому важно не соглашаться, важно убивать своих героев. И иногда приходиться и «убивать своего отца». Убей его, чтобы полюбить его и его недостатки больше, чем можно любить пустой архетип. Самое важное, чему он меня научил, это то, что, как и любой другой, иногда он полон дерьма.
Сама статья на английском здесь.